— Вот уж вы, как всегда, преувеличиваете! — высоким голосом заметила дама, играющая комических старух. — Он именно что споткнулся о ступеньку, я сама видела! Ногу подвернул сильно, потому и не придет, но цветы прислал, вон тот роскошный букет!

Нелидов только усмехнулся. Ему было совершенно все равно, жизнь катилась под откос.

Соломея оказалась страстной и ревнивой женой. Дня не проходило, чтобы она не устраивала мужу допрос с пристрастием или сцену со слезами и мольбами. Она следила за Нелидовым, читала его письма и жаловалась окружающим на несуществующих соперниц. В театре только диву давались на стоическое смирение, с каким Феликс сносил характер жены. Он позволил себя любить, себя ревновать, страдать о себе, но не позволял одного. Влюбиться самому. И это повергало несчастную женщину в глубокое отчаяние. Но на людях, глядя, как Нелидов любезен и заботлив, никто бы и не подумал, что здесь нет ни капли чувства, ни нотки страсти.

— Э, брат! Да ты сам великий актер, — заметил однажды довольно желчно Рандлевский, когда Нелидов поспешно и аккуратно поправил перья на шляпе жены. Соломея не услышала слов режиссера, который шел позади нее, но почувствовала прикосновения мужа, и лицо ее осветилось радостной улыбкой.

— Еще немного, и ты попадешься в эти липкие сети! — тихо хмыкнул Леонтий.

Соломея тоже так полагала, она верила, что ее любовь, наконец, пробудит в муже ответное чувство. Порой ей казалось, что цель уже близка, что ненаглядный Феликс уже совершенно и безвозвратно принадлежит ей. Но ее надеждам не суждено было сбыться. В театре появилась Изабелла Кобцева. Провинциальная кобылка, так презрительно отозвалась о ней прима. Но эта кобылка принялась очень резво стучать своими стройными ножками, которые она не стеснялась демонстрировать. Обольстительно дрожать выразительным бюстом при исполнении двусмысленных танцев. Бюстом, которого худая Соломея была почти лишена. Сверкать карими глазами и заразительно смеяться ослепительно белыми зубами. Все это выглядело глупо и пошло. И совершенно не пугало Соломею, ровно до того мига, пока она не узнала, что именно для этой вульгарной особы пишется специальная роль в новой пьесе мужа. Когда Соломея однажды заглянула в недописанные строки, она ужаснулась и много прочитала того, что осталось между строками. Ей почудилась затаенная плотская страсть мужа, неуемное желание самца овладеть молодой и горячей самкой. Обуреваемая подозрениями, она снова принялась следить за ним и однажды при выходе из театрального подъезда застала сцену, когда Феликс, подсадив молодую женщину в ландо, вспрыгнул туда же, и они исчезли вдвоем в ночи. При этом жене было заявлено, что он будет работать с Рандлевским. Мадам Берг бросилась к Леонтию, требуя от него объяснений и покаяния в гнусном сообщничестве. Рандлевский ничего не отрицал, но и не старался выгородить товарища. Ничего не поделаешь, обман оказался налицо.

Обезумевшая от горя и боли Соломея вернулась домой и на этот раз довольно легко вспрыгнула на подоконник, распахнула окно, взмахнула длинными худыми руками и полетела вниз.

Женщина превратилась в птицу.

Горшечников постучал сначала робко, а потом все громче и уверенней. Вскоре послышались шаги, и в дверях показалась Матрена Филимоновна.

— Дома ли хозяйка? — недовольным тоном спросил Мелентий. Он подозревал, что нянька его недолюбливает, и поэтому уже загодя придавал своей физиономии воинственный вид.

— Дома, батюшка, дома, — закивала женщина и приняла от гостя шляпу. — Извольте, сударь, в гостиную.

Мелентий прошел куда указано с неприятным чувством. Ему всегда казалось, что Матрена, эта глупая старая ведьма, насмешничает над ним. Ему казалось, что обернись — и он увидит ее иронический взгляд, а то, быть может, еще и высунутым языком подразнят. Образ Матрены Филимоновны в застиранном переднике и с седыми космами, выбивающимися из-под платка, которая дразнит его за спиной, высунув язык, оказался таким ярким в его воображении, что Горшечников даже резко обернулся и уже изготовился напуститься на негодницу. Но за спиной не оказалось никого.

«Фу-ты ну-ты!» — произнес с досадой про себя Мелентий и, гордо приосанившись, двинулся в комнату. Он уже знал, что Софья опять явилась из столицы ни с чем, то есть без жениха. Стало быть, на сей раз у нее не будет повода ему отказать. Алтухова встретила старинного приятеля с доброй улыбкой.

— Милый Горшечников! Рада, ужасно рада вас видеть! — И она протянула ему руку для поцелуя.

— А я-то как рад, как рад! Душечка моя Софья Алексеевна! — промурлыкал Мелентий и поспешил поднести букет.

— Цветы, как всегда, хороши. — Она с удовольствием расправила ленточку. — Вы мастер выбирать букеты, Мелентий Мстиславович! У вас хороший вкус, впрочем, не только в букетах!

— Бальзам, бальзам на душу ваши слова, моя дорогая! Но смею вам заметить, что последнее ваше замечание поразительно проницательно. Оно дает мне надежду, что мой выбор будет вами по достоинству оценен.

— Какой выбор, Мелентий? — насторожилась Софья, которая за сладкими речами гостя почувствовала подвох.

— Извольте, поясню. В нашем маленьком сообществе вы — истинный бриллиант. И я, как человек, которому вашими устами не отказано в правильности чутья и вкуса, именно вас выбрал для высокой и сладостной роли… — он глотнул воздуха, — моей возлюбленной супруги!

— Мелентий! — Софья махнула на него букетом, который так и не успела поставить в вазу. — Мелентий, что вы такое несете! Отчего вам именно сегодня взбрело в голову мне это сказать, ведь мы знакомы столько лет!

— Что значит взбрело? — обиделся Горшечников. — Вы говорите так, словно я неожиданно придумал нечто дикое!

— Именно так я и понимаю ваши слова, — засмеялась Софья. — И нечего тут обижаться, какие обиды между старыми приятелями!

— Я не хочу числиться в ваших приятелях! Почему вы не восприняли всерьез мои слова! Я долго собирался с мыслями и духом, чтобы сделать вам предложение руки и сердца!

— Полно, полно, Горшечников! — Софья погрозила ему пальцем, как непослушному ученику. — Меня вы не проведете. Я не Калерия и не Гликерия. Вы вовсе не долго собирались с духом, а долго выгадывали да прикидывали, какая из невест получше да повыгодней будет.

— Вот уж, Софья Алексеевна, не ожидал я от вас таких обидных слов! — Горшечников покраснел и насупился.

— И я не ожидала от вас, сударь, такого нелепого поступка.

Они замолчали и не знали, как поступить дальше. Рассориться и разойтись, потом долго дуться, искать повод для примирения? Или уж сразу примириться, чтобы не осложнять себе жизнь?

— Ладно, Мелентий Мстиславович! Помиримся и забудем сказанное! — Софья протянула ему руку.

Горшечников ответил на ее дружеское пожатие с явной неохотой.

— Я одного не пойму, почему? Разве ваше сердце занято?

— В том-то и дело! — Она снова рассмеялась.